Маргарита Александровна Эскина (22 декабря 1933, Москва) — российский театральный деятель, директор Центрального Дома Актёра имени А. А. Яблочкиной.
В жизни так много странно связанных между собой вещей! Я родилась на Арбате. Арбат был совершенно другой — тихий, скромный, милый. Через много лет я вернулась на Арбат. Вот это совершенно очевидно предопределенное в жизни, потому что Арбат — не просто название улицы, а на самом деле понятие. Я начала здесь и, надеюсь, закончу здесь. От Арбата до Арбата — этот путь оказался долгим. В Дом актера, еще на улице Горького, Маргарита впервые вошла в четыре года. Ее отец был его создателем и первым директором. С тех пор Дом, с одной стороны, был открыт и доступен, а с другой — недосягаем. Но пока мир прекрасен, мама — красивая, талантливая балерина, папа — сильный, веселый. Ранним утром 14 марта 1942 года ко мне на кровать подсел папа и сказал: «Маргуленька, у тебя родилась сестренка». Он повел меня в роддом, вошел в здание, а потом появился с каким-то перевернутым лицом. День рождения моей сестренки совпал с днем смерти мамы. Отец стал главным человеком: и мамой, и папой, и другом, и советчиком. А потом — школа, институт, друзья, любовь. ВЗГЛЯД В БУДУЩЕЕ. Заканчивала ГИТИС, и после госэкзамена раздался звонок моего приятеля, работавшего на телевидении. Он сказал, что не может уйти в отпуск, пока кто-то его не заменит. Так я пришла на телевидение. Эта замена продлилась 24 года. До сих пор считаю, что ничего более замечательного, чем работа на телевидении, нет. А в те годы — особенно, потому что это было начало всего. Я всегда думала, что жизнь моя пройдет только на телевидении. Вышла замуж за оператора, мои дети лежали на столе, где я работала, еще будучи грудными, потому что некуда их было деть. Сначала была первым секретарем комсомольской организации телевидения, потом председателем месткома. Это был мой дом. Заглядывая в будущее и думая о времени, когда меня не станет, я заявляла: «Ничего про меня не говорите, скажите только: она пришла на телевидение в 1956 году. Тогда всем будет ясно, что вся моя жизнь отдана телевидению». Но этому не суждено было сбыться, потому что пришел новый председатель Гостелерадио Сергей Георгиевич Лапин. Он изгонял всех, как мне кажется, основных работников телевидения. Цель его мне не очень понятна, но, очевидно, какой-то смысл в этом был. Меня было довольно трудно изгнать, потому что редакция считалась самой интересной, но и меня сослали в архив. Это было очень смешно… В Останкино есть центральные коридоры и рабочие: там возят всякое оборудование, оформление и пленку. Когда я везла какую-то пленку, сбегался народ посмотреть Эскину на исправительных работах. Проработав не очень долго в архиве, я поняла, что это для меня невыносимо. Я ведь человек невероятно бурный. Подала заявление — и поняла, что жизнь моя кончилась. Если бы я умела писать (а я не умела и не умею писать), первая строчка в моей книге была бы такая: «Жизнь моя кончилась рано — мне было 40 лет». Очень долгие годы я даже не ездила в сторону Останкино. И хотя вся редакция меня очень поддерживала: кто-то подарил горшки с цветами, кто-то — собачку, но, в общем, жизнь для меня, как я думала, была закончена. Это только казалось. За последующие 10 лет Маргарита Александровна сменила 10 мест работы. Не хотела занимать чужое место, не чувствовала жизни, перспективы. Везде ее окружали замечательные люди. Она азартно и, как всегда, неформально выполняла свои обязанности, а душа требовала свободного полета. НЕ ЧИНОВНИК Cовершенно неожиданно Марина Дружинина пригласила меня заведовать репертуарным отделом в Московском главке культуры. Но это мне было так же противопоказано, как и журнал, потому что я совершенно не приспособлена для административной работы. Я не чиновник. Это была достаточно мучительная работа, но, самое главное, я прочно вернулась в театр. Вернулась потому, что я закончила все-таки театроведческий факультет. А потом был создан Союз театральных деятелей. Всем нам тогда, в эйфории перестройки, казалось, что всё пойдет по-новому. Слушая съезд, я плакала, думая, что всё сейчас будет замечательно. И когда мне предложили работать в СТД, я была просто потрясена. Михаилом Шатровым было сказано, что предполагается пригласить на работу прежде всего людей с незапятнанной репутацией. Я оказалась таким человеком, что было для меня очень приятно, и начала создавать Бюро пропаганды советского театра, иначе «Союзтеатр». И когда я всё придумала и пробила: все единицы, все оклады, структуру, я зашла на Тверскую и встретила Михаила Ульянова. Он был для меня совершенно неотразим по всем позициям: и как мужчина, и как актер, и как общественный деятель. Я просто немела от счастья, когда его видела. И он сказал, что я должна прийти работать в Дом актера. Папы уже не было. Я все-таки очень сомневалась: не только потому, что мне было стыдно уходить из «Союзтеатра», а еще и потому, что я понимала, что буду сравнивать себя с папой и не смогу стать самостоятельной. Мне казалось, что мой папа просто на Олимпе (он был невероятно популярен), и я понимала, что мне такого просто невозможно достичь. И мне уже было почти 55 лет. А все-таки отказать Ульянову я не могла. ПРОДОЛЖИТЬ НАЧАТОЕ ДЕЛО Это был папин кабинет, папина мебель. И как начинать? Как не уронить честь папы? Это было безумно нервно для меня. [_2303_4_] Я начала работать, кажется, в августе, а в октябре было открытие сезона. Оно всегда проходило очень тихо: я приходила поздравить папу, но обычно это был политический вечер. Приглашались те, кто был необходим по политическим интересам. А мы решили пригласить людей, которые олицетворяли что-то новое, чьи имена были у всех на устах: Коротича, Яковлева и Ульянова. Они начинали, разговаривали за столиком, а потом шел концерт с «капустными» номерами. На вечер пришло такое количество людей, что минут 15 зал не мог рассесться. Счастливый Ульянов сказал: «Об этом я мечтал!» А я была счастлива еще и потому, что на вечер пришли Сухаревская и Тенин — замечательная актерская пара. Незадолго до этого их пригласили на 50-летие Дома актера, но они поблагодарили и ответили отказом, потому что того человека, который для них олицетворял Дом актера, уже нет. Я всё же им написала приглашение, и, когда в коридоре показались Сухаревская и Тенин, моему счастью просто не было границ. С тех пор мы очень подружились, они приходили на все вечера. Они были уже очень старыми людьми. Когда Борис Михайлович Тенин умер, меня не было в Москве. А когда я вернулась, Сухаревская попросила меня прийти и рассказывала мне об их отношениях, об их любви. Это был невероятно интересный рассказ. И я, к сожалению, ничего тогда и не записала, и не запомнила. А потом, когда уже умирала сама Сухаревская, я к ней пришла в кардиоцентр. Она была человек такой отстраненно жесткий, все ее побаивались, и перейти границу было трудно. Я к ней наклонилась и испуганно отшатнулась. А она сказала: «Ничего, ничего, обними меня, тебе можно». Вот это я запомнила на всю жизнь: и эту последнюю встречу, и эту пару невероятную. Ну и, конечно, всегда буду помнить встречу, которая решила судьбу и Дома актера, и мою, — встречу с Марьей Владимировной Мироновой. У папы всегда был общественный директор — теперь это называется «крыша». Он был без высшего образования, он был беспартийный, и он был еврей. И поэтому всегда кто-то «общественно» возглавлял Дом. Долгие годы это был Михаил Иванович Жаров — добрый гений Дома, который столько для него сделал, что это трудно даже переоценить. В какой-то момент я поняла, что и я, особенно когда Дом сгорел, сама не вытащу всё это дело. Хотя все очень помогали, мы все были объединены. [_2303_3_] Вот тогда мне пришло в голову обратиться к Марье Владимировне. Я предложила ей стать председателем общественного совета. Она никогда в жизни не занималась никакой общественной работой, но, подумав, согласилась. Мудрость у нее была невероятная, память замечательная, в 80-85 лет она понимала всё. Кроме того, она была абсолютно бескорыстна в своей деятельности, поэтому могла позвонить любому президенту и всегда говорила: «Я же не для себя прошу». Она очень много сделала для Дома. Всё это как бы вылилось и прозвучало в день, когда мы праздновали наше 70-летие. Когда я из ложи посмотрела на зал, то была потрясена. Эти лица увидеть вместе казалось уже невозможным. Тут Рязанов, там Рощин, Владимир Андреев, Борисова. Все, вся Москва! Дом актера был как бы причалом, и к нему приставали разные корабли. Вот выплыл корабль «Аврора», а на нем Алиса Фрейндлих — зал, конечно, взорвался. Потом на сцену вышли Сережа Юрский и Олег Басилашвили. Сергей Юрьевич — такой серьезный человек: и писатель, и артист, и режиссер — сам придумал номер, заставил выучить Басилашвили. Работали они блистательно и всех совершенно покорили. А потом, когда повернулся круг, выплыл плот, на котором была какая-то символика от нашего старого времени, и на нем стояли наши дорогие гости. Зал был просто в восторге, все радовались и были в слезах от счастья. ЖИЗНЬ В СТРОКАХ Когда я лежала на операции, познакомилась в больнице с одной телеведущей. Ей было очень плохо, и я ей что-то рассказывала, как-то отвлекала ее. Она попросила магнитофон и стала записывать мои рассказы. Потом уже и дома тоже так делали. [_2303_5_] Короче говоря, за семь лет наговорилась книга. В этой книге я постаралась изложить свою жизнь. Сначала я написала всю радостную часть. Мои друзья прочли и сказали: «Ну, Маргарита, конечно, интересно прочесть, но что ж такая безоблачная жизнь?» А я всегда считала, что рождена только для счастья — и всё! Жизнь моя шла так: точечка, потом длинная линия… Длинные линии — это счастье, а точечки — это драмы или трагедии. И когда я вспоминаю, то понимаю, что это были совсем не точечки — это были очень страшные точки и очень долгие. Трагедий было много, но, видно, легкомыслие моего характера очень меня выручает. Я не могу на этом долго сосредоточиваться. Я больше сосредоточиваюсь на счастье, на радости — и получается, что жизнь была невероятно счастливой. У меня замечательная семья: чудный сын, которому 48 лет, дочка, которой 45, любимые мною внуки. Я мало бываю с семьей, но она у меня есть. Дочь не просто моя поддержка, а просто самый близкий мне друг. Да и сын тоже всегда рядом. Годы меня совершенно не волнуют. Волнуют только больные ноги — так хочется побежать, потанцевать. Я только могу пожелать всем прожить такую счастливую жизнь, хотя в этой жизни было много случайного. Мой приход в Дом актера — это чудо! Начать жизнь с новой строки в 55 лет — тогда, когда жизнь должна была заканчиваться! Я очень надеюсь, что не должны меня подвести здоровье и бодрость духа. Я запела, я могу потанцевать, я могу выходить на сцену без страха, играть что угодно. От внутренней комфортности становишься совершенно свободным. Поэтому я очень желаю всем людям жить настолько комфортно, чтобы можно было раскрыть свои внутренние возможности. У нас 70-летие заканчивалось сценой, которую придумала я. Мне хотелось, чтобы выплыли алые паруса. Но самое смешное, что и в жизни я ждала алые паруса и сейчас жду. Вообще, жизнь замечательная! Понимаешь это не всегда вовремя. Я думаю, что возраст и особенно болезни делают человека мудрее. Ты ценишь всё: траву, снег, каждую минуту своей жизни. Я живу с абсолютной уверенностью, что все люди рождены для того, чтобы любить друг друга. За столом Маргариты садятся мастера и фавориты. О, как знамениты их лица, дела, имена! Избалованность зала, незнакомость провала… Мастеров тут навалом — Маргарита одна! Нина Зайцева
